Чёрный смерч - Страница 36

У Таши не было ни сил, ни желания проверять, убит омутинник или же он пытается таким образом спастись. Сердце колотилось в самом горле, и никакие заклинания не могли утишить неудержимого стремления вздохнуть полной грудью. Таши оттолкнулся ото дна, стремясь поскорей всплыть.

«В сторону надо! – ударила мысль. – Прямо не всплыть, водокрут обратно затянет…»

Из последних сил Таши отгребал подальше от роковой ямы, потом не выдержал, косо пошёл наверх. Нож, зажатый в правой руке, мешал грести, и больше всего Таши боялся сейчас обронить его. Вода светлела, уже видны почти отвесные лучи солнца, столбами пронзающие воду, и плавающая мелочь пылинками толчётся в них, радуясь свету и теплу. Последние секунды были самыми мучительными. Казалось, голова никогда не пробьёт зеркальный испод реки, но Таши, выдавливая из груди остатки воздуха, сумел дотерпеть, вынырнул, взметнув руками тучу брызг, закашлялся, хватив вместе с воздухом воды, снова погрузился с головой и вновь вынырнул, откусывая оскаленными зубами живительный воздух. И лишь потом, много погодя, сумел оглядеться, увидеть крутой берег, от которого его отнесло чуть не на самый стрежень Великой, небо, облака и лик Дзара, от которого внизу сохранялось одно лишь воспоминание. Таши выдернул из воды руку, в которой был зажат травянисто-зелёный нефритовый нож, и заорал во всю мощь измученных лёгких:

– Достал!!!

Руки плохо слушались его, к тому же ни с того ни с сего Таши овладела боязнь, что сейчас он выронит с таким трудом добытый нож и вновь утопит его. К берегу Таши плыл по-собачьи и выбрался на песок шагов на двести ниже лагеря. Счастливо рассмеявшись, он побежал к костерку, удивлённый и слегка обиженный, что мать не встречает его и Роник не примчался навстречу.

Уже у самого стана по ушам ударил стонущий собачий вой.

Рон, как и прежде, сидел у костра, лицо его сохраняло отсутствующее выражение, нижняя губа безвольно отвисла, отчего шаманыш казался несказанно обиженным. Бубен выпал из ослабевшей руки, упал на угли и теперь догорал неярким дымным пламенем. Уника стояла рядом на коленях, вглядывалась в лицо мальчика, отчаянно повторяя:

– Зачем ты это сделал, Рон, зачем?.. Ой, дура, дура, самой надо было! Что ж я теперь Ладе скажу?

Глава 5

Даже после разгрома мэнков дымы на восходном берегу Великой никуда не исчезли. Меньше их стало, но и только, а так мэнки, судя по всему, чувствовали себя в Завеличье хозяевами и скрываться не собирались. Победители также молчаливо признали потерю правого берега, и даже самые горячие головы не предлагали переправиться через реку и ударить по становищам мэнков. Зато свой берег прочёсывали тщательно и несколько бывших противников нашли, убив троих чужинцев и приведя в селение двух настоящих людей, за которых поручился шаман и которых признали лишаки. А вообще, судя по следам, уцелевшие – и люди, и чужинцы, – стремились уйти подальше от селения и бежали без оглядки.

– Правильно делают, – сказал по этому поводу вождь.

И хотя сказано это было решительно и твёрдо, но вечерами, собравшись семьями в домах, где иной раз по четыре десятка людей жило, мужчины сумрачно обсуждали, как жить, если без колдуна носа за городьбу сунуть нельзя. Вечерами над селением стояла дробная трескотня – всякий, кто умел, мастерил из желтоватого кремня наконечники для боевых стрел. Понимали люди – скоро стрел понадобится много, а будет ли время на изготовку – один Лар ведает. Подрубленные ворота были починены заново. Более того, посовещавшись с пожилыми охотниками, вождь велел мастерить над самыми воротами поперечную перекладину, вытесанную из здоровенного дубового кряжа, какие даже на частокол не идут, – слишком уж велики и тяжеловесны. А тут собрались мужчины и в двадцать рук подняли тяжеловесный ослед на самую верхотуру и закрепили его там на столбах.

Калюта приносил жертвы предкам и доброжелательным духам, хозяйки заново вялили сохранившиеся прошлогодние запасы, понимая, что ничего выбрасывать нельзя – военный год всегда голодный, тут и гадать нечего. И только безрукий Ромар не делал ничего. Вышел было к гостевому дому, посмотреть на прибылых людей, послушать незнакомую певучую речь сгинувших родов, даже сам попытался произнести что-то по-непонятному, но вскоре бросил это занятие и, поддерживаемый двумя подростками, уковылял к себе. Весть о том, что Ромар заболел, облетела селение, неприятно поразив родичей. Никогда прежде не бывало, чтобы колдун хворал, разве что в ту незапамятную пору, когда лишился рук, получив в обмен, как врали рассказчики, бессмертие и небывалую колдовскую силу. Хотя, если подумать, всё это пустые толки. Вон, Матхи, без малого тридцать лет шаманил, тоже казалось, что слепец будет жить вечно, а пришёл срок – и умер шаман. Жаль, в недобрую пору род теряет колдунов, ведь, кроме волшебников, никто сейчас людей выручить не сможет. Ну да ничего, оклемается Ромар, встанет. И не такое перебарывал…

Долго такое тянуться не могло – что ж это за жизнь: ни пастухам стадо в дальние луга не выгнать, ни в лес девкам за ягодами не выйти, ни посевы от копытных потравщиков не охранить. Одни только рыбаки по-прежнему баламутили Великую неводами, благо, что селение рядом, а посреди реки никакое вражье чародейство, поди, не достанет. Только ведь с одной рыбы сыт не будешь, без ячменных лепёшек, без пряных трав, без ягоды, пареной да сушёной, без козьего молока и овечьего сыра. В эту пору всякий день заполнен хозяйскими заботами, летом закрома не набьёшь – весной восплачешь, да поздно будет. Неудивительно, что люди желали лучше, чтобы враг скорей напал, чем сидеть так, ничего не делая и ожидая голодной смерти собственным детям.